Ну, буду первым! Правда, фанфик не новый, и наверняка многие его уже читали...

"На жизнь я смотрю, как на сон. С прекращением его начинается непостижимая жизнь.
Она и сейчас есть, но как днем свет звезд заглушается ярким светом солнца,
так и эта вторая непостижимая жизнь может открыться
только с прекращением грубого материального света нашей жизни."

К.Э. Циолковский "Нирвана"

Это мир бесцветен. Серый, чёрный, белый - я не могу ничего тут более увидеть.
Люди бегут по улицам, говорят, смеются, плачут. Сверху их обычно поливает серый, промозглый и холодный дождь, совсем не похожий на мои дожди.

Мои дожди... Я, оказывается, собственник.

Смотрю в окно - потрескавшееся, покрытое мелкой сеткой дождевых капель.
Тут не увидишь ярких плащей или разноцветных зонтиков- коричневый, серый, чёрный.
Тут не встретишь приветливых улыбок. У всех свои дела, свои проблемы. Улыбаться? Кому?

Гогенхейм пишет что-то в своём кабинете. Совсем не изменился. Вот уж кому не надо ни к чему привыкать - у него всегда дела, а сын уже взрослый, сам всё сделает...

Брожу по улицам полузнакомого города. Иногда почудится - вот она, улочка, пройдёшь по ней, и попадёшь в Штаб, а там оказывается просто мелкая грязная площадь, где запуганные дворняги рычат на тебя из тёмных неприметных углов, или тупик с очередной каменной грязной стеной... И тогда хочется ударить - кого, что, не важно.
Уже трижды меня приводили домой полицейские и отчитывали отца за непристойное агрессивное поведение в общественных местах его сына.
А когда они уходят, он садится передо мной и читает уже выученную мною наизусть лекцию о том, что ко всему можно привыкнуть, даже к этому миру...

Интересно, он правда не понимает боль, когда теряешь всё?

Наверно, именно поэтому я был рад, когда он ушёл. Коротенькая записка - и совершенно пустая квартира.
Теперь я мог побыть наедине с собой, не выслушивая монолог Гогенхейма о прелестях этого мира. Неужели он правда верит во всю эту чушь?!
А много спал, даже больше, чем раньше. Почти весь день я плавал во снах. Мало ел - уже осунулся весь, но меня это не волновало.
Во сне я мог опять побродить по Централу. По настоящему Централу, а не этой пародии на него. Мог поболтать с Алом о пустяках. Полюбоваться на Ризембург из окна поезда. Даже получить по голове гаечным ключом мне было до полного безумия приятно...

Иногда я, правда, выходил на улицу. Не знаю, зачем - в холодильнике всё равно было много еды.
За моей спиной всё чаще стали говорить.
"Этот мальчик - полный безумец, живёт своими мечтами, на деньги своего богатенького папаши."
Не могу поспорить.
"Я слышал, он настоящий наркоман. А агрессивным становится, когда начинается ломка".
Если считать родину наркотиком - то это чистая правда.

Единственное время, когда я мог почувствовать себя свободным и позволить себе улыбаться - это ночь.
Когда я сплю, то вновь оказываюсь в Аместрисе.
Когда бодрствую - выхожу гулять на тихие, безлюдные улицы и впитываю в себя эту тишину.

Постепенно я начал понимать, что если ничего не делать, то можно так тут и остаться. Куда делся тот Эд, который четыре года гнался за легендой?!
Поэтому я собрал чемодан и сел на первый попавшийся поезд.
Я не запоминал названий городов - все они были одинаково скучны снаружи и прогнившие изнутри. Везде были совершенно одинаковые люди - равнодушные и куда-то торопящиеся.

Потом я встретил Альфонса.
Он не был похож на Ала изнутри, но и на эту толпу похож не был. Он тоже был мечтателем, но не верил в детские сказки и старые легенды.
Я пытался найти замену брату, залатать хотя бы одну дыру на рваном полотне своей жизни. Мне это удалось - я хотя бы уменьшил её размер.

Я заставлял себя смеяться и улыбаться ему, а по ночам тихо плакал в подушку, неслышно и незаметно.
А когда слёзы кончались, засыпал и погружался в сны.
Но постепенно в мои приятные грёзы пробрались кошмары. Нина, Такер, мама, Шрам, собственная смерть - постепенно это охватило меня.
У меня началась бессонница. Иногда я даже подумывал о самоубийстве, но сам пугался этих мыслей.

Так медленно прошёл год.
Я привык к кошмарам. Привык к жизни без алхимии.
Привык к голубым глазам Альфонса.

Но к этому чужому миру, где я был лишним и ненужным, так привыкнуть и не сумел.